Виталий Пацюков

Виталий Пацюков Виталий Пацюков
Виталий Пацюков

Виталий Пацюков. Три выставки

Выступление Виталия Пацюкова о новой вещественности и «появлении ткани», о выставках Андрея Красулина, Дмитрия Ракитина и наивных художников в Музее Органической Культуры. Беседах об Органике 0-4.

Виталий Пацюков: «Сегодня в наше пространство вошел Мандельштам. Когда я сам в ходил в пространства проекта, первое, что я услышал, - голос Андрея Красулина, который читал стихи:

«Люблю появление ткани,

Когда после двух или трех,

А то четырех задыханий

Придет выпрямительный вздох».


В этот момент я, действительно, ощутил в мерности его голоса, как возникает ткань, как она рождается, как мы сами погружаемся в эту новую вещественность. В инсталляции Андрея Красулина в определенных точках, гениально случайных, расположились художественные объекты из бронзы, наделенные восковой памятью, расплавленные «стойкие оловянные солдатики», перешедшие в другую материю и другую образность после всех преображений. Они погружены, как если бы в них всматривался сам поэт, «в анатомию дантевского глаза, столь естественно приспособленного для вскрытия структуры будущего времени», они нуждаются в апологии «восьмистиший» Осипа Мандельштама, его кристаллического «разговора о Данте». Сосредоточиваясь на сокрытом, невидимом, погружаясь в подсознание, в культурную память, в ее универсальные слои, Андрей Красулин возвращает к жизни внутреннее визуальное судьбы поэта. Воплощаясь, оно смотрит на нас, попустительствуя своему обнаружению и настойчиво заявляя о нем. То, что становится формой, терпеливо ждет своего рождения, «появление ткани», но в своих первых фазах этого священного акта образ зависает в своей неотделимости от хрупкого истончающегося бессознательного. Он тянется к небу, как растение, «преодолев затверженность природы». Он открывается своей тканью – предельно простой и изначальной, как матрица жизни.


«Появление ткани», о котором мы постоянно говорим в Органической культуре, это состояние мерцающей реальности, которое естественно оплотняется, сгущается и далее способно превратиться в камень. Именно в тот камень, который является основой мира, основой храма, который соединяет створы здания, скрепляет все формы согласия и крепит нашу жизнь. И самый первый сборник Мандельштама так и назывался «Камень». Камень, тот первый элемент и первообраз, который положил начало дому, в котором живет теперь Дима Ракитин. У Димы теперь есть дом, обитель, мастерская, в которой труд и искусство, дух, жизнь и судьба скрепляются в единое целое. В творчестве Димы постоянно появляются домики, и этот условный домик начинает здесь реально жить, в него можно войти и пережить все его измерения, его вертикали и объемы, лестницы и окна. Я вошел в этот дом, я поднялся на второй этаж, вдруг я со второго этажа вижу землю. Земля совсем близко, она рядом - и рябина перед окном. Рябина растет в своей органической ясности, появляясь внезапно, в совсем неожиданном образе, и наш взор в прямоугольном ракурсе окна позволяет соединить землю с небом. Димина рябина тянется вверх, подтверждая смыслы творчества художника. В ней заложена сама система его видения, потому что каждая работа Димы обладает удивительным качеством – уникальной диафрагмой, посредником между землей и небом - прозрачной пленкой. Пленкой, как дыхание, где вдох и выдох присутствует одновременно, где человеческая душа соединяет внутреннее и внешнее. И непонятно, что это такое, как будто накинута вуаль, но это вуаль открывается согласием с судьбой. Есть такой знак, свидетельство отмеченного счастьем при рождении, когда ребенок появляется на свет «в рубашке». В этом свидетельстве открывается особый дар рождения, так же, как и дар творчества. Он сопровождается дыханием и речью, он не отделен от великих смыслов, явленных фразой Мандельштама: «Он опыт из лепета лепит, и лепет из опыта пьет». Дыхание как первая речь рожденного на земле человека и лепетание ребенка, пронизывает тот великий опыт, к которому мы все присоединяемся в этом Доме надежд и рождений. И в этом опыте мы все начинаем как бы заново существовать, обретая новую обитель.


Другие строчки, которые я слышу здесь, также из уст Андрея Красулина: «И я выхожу из пространства в запущенный сад величин и мнимое рву постоянство…» В этом образе возникает феномен обратной перспективы, иконного зрения, когда именно следствие становится первичным. Не причина, а следствие – оно очищает весь предварительный процесс, который завершается результатом, как в сновидческом парадоксе о. Павла Флоренского, где само событие начинается с результата.
Результат «располагается» в самых простых вещах, в, казалось бы, абсолютно бесполезных предметах. Они в самых привычных естественных формах дарят шок соприкосновения с неведомым при контакте с абсолютно знакомым. И вдруг эти случайные вещи становятся главными. Стратегия «найденного» объекта, античная идея, что скульптура не рождается на земле, а падает с неба, становится осью выставочного проекта. Новизна оптики Андрея Красулина обретается в тех пространствах, что прежде оставались в маргиналиях, на обочине внимания, в «нечитаемостях» и в «искаженных прочтениях». Из вещей, потерявших свою функциональность, но открывших феномен бескорыстия, формируется новая нравственная культура. Она формируется в образностях простых стаканов, вилок и ложек, о которых напоминал Вячеслав Колейчук, требуя остановить эволюцию искусства как индустрию.
Рядом со мной лежит маленькая книжечка «Метафоры мгновенья» Франциско Инфанте, говорящая о том, как мгновение, сгущаясь, превращается в точку зрения становится одухотворенным состоянием видения. Художник призывает сосредоточиться в полноте своего присутствия и научиться видеть величие в мгновении. В этот момент он олицетворяется с миром, окружающим его, превращаясь в его образ, отказываясь от эгоизма «я». Мгновение позволяет нам обнаружить план и конструкцию реальности такими, каким они открываются в чистоте наивного зрения народной культуры.
Здесь мой поклон Ирине Аликиной за собранную ей чудную коллекцию примитива. Потому что примитив есть то, откуда вырастает подлинное искусство. Его форма родилась из откровений вотивной, благодарственной картины, когда человек, который спасся от какой-то беды, имел право написать картину и нести в храм - и картина освящалась. Он получал эту возможность не как иконописец, а как человек, который благодарил Господа и обращался к высшим ценностям, во славу которых он приносил это произведение. Все, что здесь хранится, принесено во славу великой идеи, во славу великого смысла и служения ему, объединяясь в этой замечательной органической линии Владимира Стерлигова, линии купола, самой сферы земной и небесной. И чаша нашего бытия и судеб, которой мы никогда не минем, принимается в этом пространстве.


И не случайно я возвращаюсь к Диме, к его творческому дыханию, к одной из работ середины 1990-х годов, с именем «Голубой купол». Голубой купол, который осеняет эту реальность, это купол нашего неба, купол, который Казимир Малевич пытался преодолеть, купол, который хранит и оберегает нашу жизнь здесь, позволяя в его границах существование самых простых вещей. Поэтому я очень благодарен этому освященному месту, расположенному под Куполом, я ощущаю здесь подлинность своего существование, я могу видеть своих друзей вокруг, я могу совершить молитву, я могу здесь, встречаясь с искусством, поклониться Великому, я здесь, в этом пространстве, был венчан. Меня переполняет счастье от этого состояния, моя благодарность всем, всем здесь присутствующим. Я вас всех обнимаю, спасибо вам огромное».

Музей Искусств XX-XXI вв.

Музей Искусств XX-XXI вв.